Откуда у Есенина такая ненависть к Чехову?
Очень может быть, что он ненавидел Чехова за повесть «Мужики», ненавидел Чехова, как типичного представителя русской интеллигенции.
Брюсовский пер., д. 2а, кв. 26.
Вечер. Есенин на кушетке, в цветном персидском халате, в туфлях. Берет с подоконника «Голубые пески» Всеволода Иванова. Перелистывает. Бросает на стол. Снова, не читая, перелистывает и с аффектацией восклицает:
– Гениально! Гениальный писатель!
И звук «г» у него, как почти всегда, по-рязански.
Иван Рукавишников выступает в «Стойле Пегаса» со «Степаном Разиным».
Есенин стоит близ эстрады и внимательно слушает сказ Ивана Рукавишникова, написанный так называемым напевным стихом.
В перерывах и после чтения «Степана Разина» он повторяет:
– Хорошо! Очень хорошо! Талантливая вещь!
«Стойло Пегаса». Я прочел книгу Александра Востокова «Опыт о русском стихосложении», изданную в 1817 году. Встретив Есенина, я делился с ним прочитанным, восторгался редкой книгой.
Книга была редкой не только по содержанию, но и по внешнему виду: на ней был в качестве книжного знака фамильный герб одного из видных декабристов.
Я привел Есенину мнение Пушкина о Востокове: «Много говорили о настоящем русском стихе. А.X. Востоков определил его с большою ученостью и сметливостью».
Я сообщил ему, что первого русского стихотворца звали тоже Сергеем: Сергей Кубасов, сочинитель Хронографа, по свидетельству Александра Востокова, первый в России написал в XVI веке русские рифмованные стихи.
Темами нашей беседы в дальнейшем, естественно, были: формы стиха, эволюция русского стиха. Между прочим Есенин сказал:
– Я давно обратил внимание на переносы в стихе. Я учился и учусь стиху на конкретном стихотворном материале. Переносы предложения из одной строки в другую в первый раз я заметил у Лермонтова. Я всегда избегал в своих стихах переносов и разносок. Я люблю естественное течение стиха. Я люблю совпадение фразы и строки.
Я ответил, что в стихах Есенина в самом деле мало переносов и разносок, в особенности если иметь в виду его песенную лирику; в этом отношении он походит на наших русских песнетворцев и сказочников: по мнению Востокова, переносы и разноски заимствованы нашей искусственной книжной поэзией от греков и римлян.
В одной из моих тетрадок сохранилась выдержка из книги Востокова, относящейся к нашему разговору. Привожу ее полностью:
«Свойственные греческой и римской поэзии, а с них и в новейшую нашу поэзию вошедшие разноски слов (inversions) и переносы из одного стиха в другой (enjambements) в русских стихах совсем непозволительны: у русского песнетворца или сказочника в каждом стихе полный смысл речи заключается и расположение слов ничем не отличается от простого разговорного».
1925 г.
Лето.
По возвращении с Кавказа Есенин сообщал о романе, который он будто бы начал писать. Но, по-видимому, это было только предположением. К прозе он не вернулся.
Намерение его осталось невыполненным.
Лето.
Я с Есениным у одного из наших общих знакомых. Он мечтает отпраздновать свою свадьбу: намечает – кого пригласить из друзей, где устроить свадебный пир.
Бывает так: привяжется какой-нибудь мотив песни или стихотворный отрывок, повторяешь его целый день. К Есенину на этот раз привязался Демьян Бедный:
Как родная меня мать
Провожала.
Тут и вся моя родня
Набежала.
Он пел песню Демьяна Бедного, кое-кто из присутствующих подтягивал.
– Вот видите! Как-никак, а Демьяна Бедного поют. И в деревне поют. Сам слышал! – заметил Есенин.
– Не завидуй, Сергей, Демьяном станешь! – ответил ему кто-то из присутствующих.
Классической музыкой Есенин мало интересовался. По крайней мере, я лично за все время нашей многолетней дружбы (с 1918 г.) ни разу не видал его в опере или концерте.
Он плясал русскую, играл на гармонике, пел народные песни и частушки. Песен и частушек знал он большое количество. Некоторые частушки, распеваемые им, были плодом его творчества. Есенинские частушки большею частью сложены на случай, на злобу дня или направлены по адресу его знакомых: эти частушки его, как и многие народные частушки, имеют юмористический характер.
В период 1918–1920 годов, в самый пышный расцвет богемной поэтической жизни Москвы, Есенин на литературных вечерах в кафе «Домино» и в «Стойле Пегаса» любил распевать частушки.
С каждым годом он становился угрюмей. Гармонь забросил давно. Перестал плясать. Все реже и реже пел частушки и песни.
Однажды, летом 1921 года, я направился в Богословский переулок, чтобы послушать только что написанного «Пугачева».
Лишь только я вошел в парадное дома № 3, как до меня стали доноситься какие-то протяжные завывания. Я недоумевал: откуда эти странные звуки?
Вхожу в переднюю. Дверь, ведущая в комнату, расположенную по левую сторону, открыта. Есенин и Орешин сидят в углу за столом и тянут какую-то старинную песню.
Они были неподвижны. Лица их посинели от напряжения. Так поют степные мужики и казаки.
Я не хотел мешать певцам, мне жаль было прерывать песню, и можете себе представить, сколько времени мне пришлось бы стоять в передней?
Песня была не окончена: Сергей заметил меня и потянул в комнату.
Один глаз у него был подбит: синяк и ссадина.
– Это я об косяк, это я об косяк, – повторял он, усаживая меня за стол.
Осенью 1925 года я собирался устроить вечер народной песни. По моим предположениям, на вечере должны были петь поэты из народа и мои деревенские друзья.